Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди - Виталий Шипаков

– Чего молчишь? Атаман ты или кто? Отвечай, когда казак спрашивает.

Осадив разбушевавшегося Княжича тяжелым взглядом, тот с горечью, граничащей с отчаянием, ответил:

– Что ты хочешь от меня услышать? Правду? Так она у каждого своя. Твоя – одна, ну а моя совсем другая. Лиха тебе вдоволь довелось хлебнуть, но ты на вольном Дону родился, а потому не знаешь, как на Московии православный христианин над таким же православным умеет измываться. Царь Иван под корень весь мой род извел, а вы с Герасимом меня служить ему зовете. Как приперло государю, так и про разбойников вспомнил. А где он раньше был, чего думал, когда лучших воинов земли русской своим псам на растерзанье отдавал?

Малость успокоившись, Кольцо продолжил:

– Так что мне, в отличие от тебя, прежде чем в царево войско пойти, крепко надо подумать, – и совсем уже подружески добавил: – Сходим завтра, поглядим на князя, тогда и порешим, как быть. Ведь даже неизвестно, с чем царев посланник прибыл. Так чего же попусту болтать да горячиться, а то ведь эдак и до драки дело дойдет, нам с тобою только этого недоставало.

Пораженный своеобразной правотой его слов, Ванька сразу протрезвел:

– Не серчай, я ж о жизни твоей прежней не знаю ничего. Давай лучше выпьем, а то без выпивки в таких делах сам черт не разберется.

Когда выпили еще по кружке, побратимы принялись устраиваться на ночлег. Развалившись на пушистом персидском ковре, Кольцо насмешливо промолвил:

– Одну промашку мы, Иван, уже допустили, девок наших зря Герасиму отдали.

Не в пример своим предкам героическим, что служили самому святому князю Дмитрию Донскому, Дмитрий Михайлович Новосильцев воином не был. С детства робкий да болезненный не имел он склонности к ратным делам, но незаурядный ум, умение подчинять ему душевные порывы и талант к языкознанию позволили ему найти себя на посольском поприще. Много пользы принес царю и отечеству посол Московский, отстаивая интересы государства русского пред властелинами иных держав. Нелегка была та служба и опасна, вполне сравнима с воинской.

Как ни чудно, но не в родных краях, а на туретчине довелось князь Дмитрию свести знакомство с казаками. Он, конечно же, и раньше слышал о вольных воинах, но считал станичников обычными разбойниками, которых много по просторам Руси-матушки бродило. Приключилось это в первый год пребывания Новосильцева в Стамбуле. Сначала слух прошел о том, что малороссы на побережье высадились, что между ними и султанским войском произошло сражение, а затем с десяток пленников в тюрьму стамбульскую доставили для свершения казни. Движимый обычным любопытством, князь, не пожалев немалых денег на подкуп стражи, проник в темницу. Очень уж хотелось поглядеть ему на этих людей, родных по вере православной, но вовсе незнакомых.

Больше всех понравился посланцу царскому их вожак. В отличие от бритоголовых собратьев малороссов, атаман своею статью очень походил на московита, а оказался донским казаком. Несмотря на раны тяжкие, в общем-то смертельные – аж две пули угодили в живот, находился он в рассудке здравом, и разговор с ним князь запомнил на всю жизнь.

Как выяснилось, турки-то свою победу сильно приукрасили, а верней сказать, никакой победы вовсе не было. Огнем и мечом прошли казаки по прибрежным турецким городкам, многих христиан из плену вызволили, а когда султан на них все войско двинул, отбились, да обратно за море ушли. Лишь сотня смельчаков, что осталась прикрывать отход товарищей, почти напрочь была истреблена. В плен попали только тяжко раненые, которых добивать сам султанский визирь запретил, чтоб было на кого гнев повелителя направить и тем самым свою шею от удавки палача сберечь. На прощание Новосильцев спросил у атамана, в глазах которого, впрочем, как и всех его товарищей, не было и тени страха:

– Не страшно вам, православные, смерть ведь лютая вас ждет впереди? Это не Московия, турки головы редко секут, все больше на кол сажают да кожу живьем дерут.

Атаман взглянул на князя Дмитрия, как на малое дитя иль на убогого, и проникновенно вымолвил:

– Ступай-ка ты, почтенный, с миром восвояси. Не понять тебе казачьей души. Что нам земные муки, перетерпим как-нибудь, мы народ, к страданиям привычный. Только смерти лучше нашей не бывает. Не корысти ради и даже не по разбойной лихости отправимся на божий суд, а за друзей своих и веру. Не знаю, как на том, но на этом свете нет славнее подвига, чем жизнь отдать за други своя.

Через день посланник царский приглашен был на казачью казнь. Стойко воины вольные приняли свою погибель. Как ни старались палачи, но ни слез, а уж тем более мольбы о пощаде не добились. Только стоном да предсмертным хрипом отвечали казачки на муки адские, так, с зубами стиснутыми, в царствие небесное и ушли. Не было там только белокурого их атамана, с ним господь вовсе милостиво поступил, в ночь после встречи с князем умер он от ран. Крепко Новосильцев его обличие запомнил, особенно взгляд – мудрый, но при этом шалый и бесстрашный, а вот прозвище забыл. Чудное оно было, впрочем, как у большинства станичников, то ли Князь, а может быть, Княжич.

После Турции Дмитрий Михайлович побывал послом в Крыму у Гирей-хана. Тот со всей своей ордой одним лишь грабежом кормился. На царя Ивана Грозного с его лапотным войском хану было наплевать, потому как он имел поддержку от султана и твердо знал – не захочет государь московский из-за его набегов со всем миром мусульманским затевать войну. Как любые хищники, татары признавали только силу. Эту силу Новосильцев вскоре увидал в казачьем войске. Как кость в горле стали нехристям донские станицы, преграждавшие им путь на Русь. Немало православных душ от рабства басурманского избавили казаки, а нередко сами ходили за добычей в Ногайскую да Крымскую орду, и тогда уже не русские зеленоглазые красавицы, а черноокие татарские шли в наложницы. Тут-то и дерзнул князь Дмитрий написать послание государю да предложить призвать казаков на службу царскую. Послание это очень кстати пришлось, многие думные бояре, узнав о нем, вздохнули с облегчением. В затею Новосильцева они, конечно, не очень верили – разве может быть надежда на воров, но недаром говорится, что утопающий за соломинку хватается.

Государь сначала было разгневался – какой-то там посланник, да еще из опального роду, вздумал ему советы давать, однако ратные дела настолько худо шли, что не до жиру стало, быть бы живу, а потому решил – раз князь такой смелый да разумный, пускай к разбойникам сам и отправляется. Будет польза – хорошо, а коль не будет – к казненным родичам спровадить наглеца труда большого не составит. Так указом царя Ивана был послан Новосильцев на Казачий Дон. Правда, кроме государева указа о наборе войска да расшитой золотом хоругви с двуглавым орлом, ничего он более не получил. Одна награда казачкам была обещана – в случае победы над католиками посулил им грозный повелитель былые провинности забыть, дела разбойные на Волге и Дону придать забвению.

Тут-то Дмитрий Михайлович уже воочию убедился, что благими намерениями в ад дорога выстлана. Предстояло ему в общем-то ни с чем в стан своенравных воинов явиться, чтобы на смертный бой за Русь и веру православную позвать. Оставалось лишь на бога уповать, что князь и сделал – обратился за помощью к попам, проживавшим на казачьих землях. Одним из тех святых отцов был наставник Ваньки Княжича отец Герасим.

В станицу Новосильцев прибыл за полдень. Сопровождал его отряд из трех десятков конных стрельцов да двадцати дворян, коим предстояло стать начальниками в будущем войске. Уже при въезде в казачье поселение князя охватило чувство, какое, видимо, испытывает муха, случайно залетев в растревоженное осиное гнездо. Провожаемый недобрыми, в лучшем случае испытующими взглядами заполонивших улицу вооруженных людей, он, стараясь не глядеть по сторонам, направился к церкви.

Завидев царского посланника, отец Герасим да трое наиболее заслуженных атаманов вышли из церковной ограды и сдержанно поприветствовали князя Дмитрия:

– Казачий Дон тебе желает здравия, посол царя Московского, – слаженно, почти что хором промолвили они. Передав поводья одному из дворян, Новосильцев спешился и со словами:

– Дай и вам бог здравия, воины православные, – поздоровался отдельно с каждым за руку. Когда приветствие закончилось, Герасим на правах хозяина предложил:

– Не желаешь, князь, с дороги отдохнуть, хлеба нашего отведать?

– Благодарствую, святой отец, только время нынче шибко неспокойное, угощаться-прохлаждаться некогда. Да и люди ваши, вижу, в сборе, негоже ожиданием их томить. Дозвольте сразу речь держать, пожелания царя поведать, – почтительно ответил князь Дмитрий. Одобрительно переглянувшись меж собой, священник с атаманами согласно кивнули. Емеля Чуб, еще не старый, лет сорока казак, отвагою и рассудительным нравом давно снискавший себе славу да почет на всем Дону, отвязал от изгороди коня, с юношеской легкостью метнул в седло свое жилистое сухощавое тело и, призывающе мотнув курчавой седоватой головой, распорядился: